Крики ворон

– А ты, Сань, по жене не скучаешь
– По жене – да. Скучаю Не… Поскучаешь тут, когда тебя вон прям щас на куски может порвать.
– Так я ж не про то…
– Ну так и я не про это. Чай-то как – готов, что ли – Саня рукавицей отогнул крышку консервной банки на горелке, прищурился. – Не, не кипит ещё. Илюх, а табак остался

Илья протянул Сане кисет. Тот порылся в карманах, выкопал клочок бумаги и стал вертеть папироску, сунув кисет покамест за пазуху. Илюха, свою самокрутку уже выкуривший наполовину, поскрёб заросшую щёку и вздохнул:

– А мне вот страшно, представь себе. Ни жены, ни детей, ни стариков. Умру – никому не жалко будет. А страшно. Ну, то есть, сидим мы тут. Ну, вши с клопами, ну, холод. Жрать, почитай, нечего бывает. Курево заканчивается. А всё равно, думаешь: чем хуже – тем лучше.
– Это как – нахмурился Саня.
– Ну, чем паршивее ты себя чувствуешь, тем больше ты… вообще хоть что-то чувствуешь. То есть, себя… живым, – Илюха замолчал, смущённо впившись в папиросу.
– А-а-а, вот ты про что, – кивнул Саня, прикуривая. – Раз тебе холодно – значит, ещё не сожгло бомбой. Раз дрищешь от паршивой жрачки – значит, хе-хе, не свинцом отравился.
– Точно. И думаешь: Господи, да я так всю жизнь готов прожить, буду мёрзнуть, срать и чесаться, только бы всё это чувствовать, только бы знать, что холод этот – не от штыка в горле.
– Хорошо сказал.

Каркнул ворон. Илья закашлялся. Последний дым – самый горячий и едкий – защипал, оцарапал горло. Ещё птицы эти. Где-то совсем далеко громыхает артиллерия. Неподалёку иногда оживает пулемёт. Только это звуки простые и бесхитростные. К ним привыкаешь, от них знаешь чего ждать. А от этих чёрных птиц, пирующих на костях Ждать, что ли, добра от их хриплого крика

Саня выдохнул дым в сероватое небо. Илья подхватил рукавицу и разлил из банки чай, держа за отогнутую крышку. Солдаты спрятали кружки в ладони, греясь. Дым от самокрутки наползал Сане на правый глаз, и тот словно бы прищурился хитро.

– А бывает сидишь, думаешь: а если снаряд – нервно бормотал Илья. – Прям сюда В наш окоп Тогда всё зря. Ну вот вскипятили мы чаю, покурили немного, согрелись. И всё. Что будет Вот докуришь ты папироску и умрёшь. И что тогда
— Умру и ближе к Богу стану.
— Уверен
— Уверен. На целых два метра ближе. Бог где-то под землёй. Вот тут. – Саня воткнул хабарик в густую грязь, выразительно его там поворочал и вытер руку о штаны. – Убили мы его давно. И похоронили. И лежит он там, бедный, кровавыми слезами плачет, а выкопать сам себя не может. И мы пока ещё не можем. Можем только к нему сами вернуться.
– Это когда умрём, что ли
– Точно. Мы тогда все будем мучениками. Помрём тут, вдали от дома и семьи, ни за ради чего. Убьёт тебя чёрт знает кто, который тебе даже и зла не желает. Убьёт за бессмысленный мир, который нам нужно хранить, потому что кроме него, болезного, нет у нас ни-хре-на.
– А раньше было
– Конечно. Раньше Бог был жив, – улыбнулся Саня. – К нему можно было вознестись. Даже умирать бы не пришлось.

Они пили чай, прислушиваясь к трескучим тирадам пулемёта, словно бы участившимся. Свист снарядов едва заметно изменил тональность. Оба кожей чувствовали сгустившееся напряжение в воздухе. Словно без единого выстрела в этом окопе воздух вдруг пропах пороховой гарью.

Вороны заорали ещё истошнее и разлетелись. На одну секунду, длившуюся ни длиннее, ни короче других, стало тихо. А потом земля всколыхнулась от разрывов.

– Наступают! – раздались крики.

Окоп ожил, зашевелился, полетели на землю недопитые кружки, забегали солдаты, занимая позиции. Кто-то вскидывал винтовку, кто-то натягивал каску, кто-то тряс обрубком руки, кто-то лежал в стороне, полузасыпанный чёрной землёй. Ворон не было слышно, взрывы бабахали совсем рядом, сыпались с неба клочья травы с комьями глины. Выстрелы колотили в уши, словно сам воздух трещал по швам. Пахло кровью, порохом и страхом.

Илья стиснул зубы, чертыхнулся и приподнялся над бруствером. Быстро оглядел пространство впереди поверх прицела. Спустя секунду нырнул обратно.

– Не видно ни черта! – проорал он Сане. – Ещё не подошли, что ли

Надрывался пулемёт, теперь уже почти не замолкая. Солдаты поднимались над окопами и ныряли обратно, некоторые успевали сделать выстрел. В десятке метров один рухнул, сбитый пулей в лоб. Каска не спасла.

Саня дрожащими руками поднял винтовку, набрал воздуха в грудь и вскочил. За секунду скользнул взглядом по затянувшему небо облаку дыма, рваной земле впереди, повёл перед собой оружием и спрятался. Только после этого задышал.

– Не вижу, – просипел он.

Лицо Ильи расплылось в глазах Сани. Показалось лицо жены. Тёплой, родной. С сынишкой на руках. Хотя, какое там на руках, он уже сам ходит, должно быть…

Выстрел.

Илья скрючился на дне окопа. Саня не сразу сообразил, что тот с упорной сосредоточенностью перезаряжает винтовку. «Попал!» – бросил Илья и, встряхнувшись всем телом, вновь взлетел над бруствером, занося оружие.

Время сгустилось, звуки затихли.

Илья прицелился в тень, проступающую в пелене дыма, нажал спусковой крючок. Грохнуло над ухом, шибануло в плечо прикладом, тень повалилась с неслышным за грохотом вскриком. Илья опять сел, дёргая затвор окрепшими теперь руками. Краем глаза увидел, как выскочил Саня и, быстро-быстро помотав винтовкой, выпалил куда-то в молочный дым.

Илюха взглянул на трясучие, неуклюжие пальцы товарища, пляшущие на затворе, на его ошалелые глаза, глядящие куда-то сквозь, и прикрикнул:

– Чего, Санёк, копаешься Жить, что ли, не хочешь! – поднялся вновь над бруствером, но не успел прицелиться.

Один-единственный выстрел прозвучал громче других. Голова Ильи дёрнулась, треснула пробитая каска. Кулем повалилось тело на дно окопа, рядом уронив бесполезную винтовку. Холод, голод и вши больше не могли побеспокоить Илью. Для него они исчезли вместе с этим полным абсурда миром. Остался только мёртвый Бог, зарытый где-то глубоко, ещё ниже залитого кровью дна окопа.

А Саня застыл в бессилии, глядя на остывающее тело товарища, так неловко упавшее – с подогнутой ногой, рукой на затылке, лицом в грязи. «Жить, что ли, не хочешь» – звучал в его ушах последний крик Ильюхи – сердитый и даже почти весёлый. Совсем не похожий на крик человека, который боится умереть.

– Отступают! Отступают! – разнеслось отовсюду сразу. – Отбились! Так их! А ну, добивай!

Солдаты разом повскакивали на ноги, целясь отступающим в спины. Они стреляли в черт-знает-кого, деловито и сосредоточенно и ни за ради чего. Они не желали зла. Они просто желали жить.

А когда стрелять стало больше не в кого, Саня вытер рукавом с закопченного лица горькие, стыдные слёзы, и достал из кармана кисет табаку, который так и не отдал Илье, и закрутил папиросу. А потом долго курил молча, глядя на сероватое небо и стараясь не слушать хриплые крики ворон. Ему предстояло жить. И ничего не осталось, кроме бессмысленного мира и хриплых криков ворон.

Источник