Хозяин Сансары

1. Трое в поезде

«Трое в поезде» — это из его раннего творчества. 2015 год, Киев.
Представьте, Феликс — молодой, никому не известный художник, на тот момент уже лишившийся возможности ходить — пишет картину накануне своей первой серьезной выставки. Взгляните на его манеру «рубить» мазки, на эти ломаные линии и — главное — освещение!

Передний план: мужчина с женщиной сидят за столиком в поезде. Он в теплых тонах (падает свет лампы), она призрачно-синяя, он смотрит на нее, она отвернулась, он отражается в окне, она — нет.

Задний план: две луны (заметьте, как они похожи на обручальные кольца!) на фоне черного неба — именно они освещают нашу «неотразимую» призрачную женщину…

***

Я вскакиваю, точно сумасшедший. Со скамьи с грохотом валится чемодан, а две женщины у края платформы с подозрением оборачиваются. Мне не до того, наконец я вижу её. Нет, их! Прямо друг на друге, именно так, как я себе и представлял.

Две луны повисли в сумрачном небе, одна чуть выше другой и заходит своим затемненным краешком на подругу, белую, ослепительную. «Двулунное затмение, — сказал бы астроном. Заключительный фрагмент Многоликой, — говорю я».

Семь месяцев измученное незаконченное полотно сиротливо ужималось то за шкафом, то в подсобке, засохшими мазками к стене. Чего-то не хватало, но чего.. А теперь я знаю: вот он, недостающий пазл, прямо передо мной, бери да рисуй. Как же не вовремя…

Пока из динамика женский голос объявляет о посадке-прибытии-отбытии, я ставлю многострадальный чемодан обратно на скамью и сажусь сам. Нет смысла слушать, мой прибудет без объявления и в любой момент — такие вот плохие манеры у поездов, что разъезжают в другие миры.

На чем же мне нарисовать..

Письмо! Лезу в карман пальто и выуживаю оттуда белоснежный конверт с серой надписью «Уплата Пожизненного Долга Ж. И. Новацки». Обратная сторона самого письма пойдет для наброска, а конверт я складываю по диагонали и зверски вырываю бумажный прямоугольник. Да простит меня Жак Ир Новацки — страшнейший колдун Руалуна.

В приоткрытом чемодане вслепую нащупываю что-то, чем можно набросать. Мне и окурок сигареты подошел бы, жаль, я не курю — впервые мне действительно жаль. Со дна достаю небогатый улов: огрызок оранжевого масляного мелка. И сколько всего он там уже успел испачкать

Поднимаю перед собой бумажную рамку, сделанную из конверта, оцениваю композицию: две луны, выше оранжевыми гроздьями, словно переспелая ягода, свисают фонари, а с них накрапывает только начавшийся дождь, всё немного размытое, залитое янтарным светом, по-весеннему теплое. Это и стараюсь передать в наброске. Круг на круг, заштриховать, смазать пальцем, навести, растереть…

Внезапно в правом нижнем углу рамки мелькает вихрь черных волос.

— Давай подходи, глаз выколю! — ее голос срывается на хрип, рука занесена вверх, в кулаке шприц. — Ну, мразь императорская, только подойди!
— Гражданка, опустите оружие, — первый гвардеец держит перед собой ладони. — Обыск обязателен.
— Убью, — на выдохе произносит гражданка и берется за шприц двумя руками.
— Ну ее, — второй тянет за рукав первого, цедит: — Видно же, что умом девка тронулась. Лично я не хочу, чтоб нас потом Белый Почтальон из-за нее…
Первый перебивает:
— А относительно-касательно ваших визитов в Руалун, — он грозит гражданке пальцем, — они должны быть прекращены.

Они разворачиваются и шагают прочь, а гражданка так и остается стоять, окаменевшая. Вдалеке еще слышится: «Я всё правильно сказал» «Да правильно-правильно, ну ее, эту психопатку, вся в папочку». «Ти-хо, она слышит».

Я, не глядя, складываю набросок с мелком в карман, взгляд мой прикован к этой застывшей женщине со шприцем в кулаке. Она одета во все черное: шаровары перехвачены широким кожаным поясом, на ногах ботинки, на плече висит сумка с красным крестом — будто сбежала с тематической вечеринки. Она поворачивается в мою сторону, и я смотрю во все глаза, ослепленный этим сочетанием: иссиня-черные короткие волосы и бледное, почти белое, лицо, как небо и луна… стоит поднять взгляд чуть выше, и уже настоящая луна взглянет в ответ.

Гражданка хмурится, выбросив шприц в урну, тяжелым шагом идет к скамейке. Я отворачиваюсь: нельзя же так откровенно пялиться, даже когда человек всем своим видом просится на картину, он-то об этом не знает. Слышу шуршание, стук и горестный вздох — гражданка сидит, сгорбившись и обхватив голову, будто вот-вот завоет.

— Вам… нужна помощь — я придвигаюсь ближе.

Она вскидывает голову, проходится по мне оценивающим взглядом и останавливает его на моих руках, оранжевых от пастели.
— Я художник… — оправдываюсь, внезапно смущенный ее вниманием.

Гражданка хмыкает:
— Чем же ты мне поможешь, художник — она лезет в свою сумку, достает флакончик с каким-то настоем и опрокидывает в себя. — Это был самый паршивый день в моей жизни.

Я молчу. В моей тоже.

Всего каких-то три часа назад я стоял перед мольбертом на своем балконе, лениво втирая остаток белил в «Многоликую», внезапно спасенную из плена подсобки. Красное закатное освещение — любимое для работы, а фоном мой сосед, он же Странник, он же заслуженный руалунский писатель, решивший в который раз рассказать о своей новой книге (ей-богу, не знаю, кто его там заслужил, но точно не я).

— …пойми меня правильно, обычно я в политику ни-ни, но если того требует душа романа! — он делает драматическую паузу, и аккурат в нее вписывается стук в дверь. — Феликс, когда ты уже откроешь Фе-ликс.
— Ага… душа романа, я слушаю.
— Дверь, говорю, открой. Сколько они уже тарабанят Час, два, три..
— Минут пять, — я нехотя откладываю мастихин, опять на самом интересном месте.

Вытираю руки о цветное полотенце — некогда оно было белым и даже кухонным — и плетусь к входной двери. Резко открываю, уже готовый оборонять свое творческое уединение, и… никого. Выхожу на лестничную площадку — тоже ни души.

Как вдруг за спиной снова раздается стук. Оборачиваюсь и прямо перед порогом вижу конверт. Так вот кто это стучал, маленькая заколдованная сволочь.

На ходу пробегаюсь глазами по серой надписи: «Уплата Пожизненного Долга Ж. И. Новацки». На балконе читаю еще раз, вдумчиво.

— Мне, кажется… — меня придавливает тяжесть осознания. — Мне, кажется, долговая от Белого Почтальона пришла.

— Куда держишь путь, а, художник — спрашивает гражданка, очнувшись от раздумий.
— Вы всё равно не поверите, — я машинально провожу рукой по карману, письмо отзывается бумажным шелестом.
Она закидывает локоть на спинку скамьи, в глазах мелькает азартный огонек:
— Удиви меня.

— Читай-читай-читай! — жадный до чужого горя писатель, рядом с которым мне посчастливилось жить, чуть не роняет курительную трубку и наклоняется ко мне через перила балкона. — Вслух только.

Я вздыхаю.

— Дорогой Феликс, твоя жизнь не оплачена уже три года… Я совру, если скажу тебе, что это маленький срок. Тем более, как у человека, обладающего магическими способностями, у тебя была возможность частично отработать свой долг. Ты этого не сделал. Может, и к лучшему, потому что у меня есть предложение, которое разом решит и мою, и твою проблемы. Обсудим при встрече. К письму прилагаю билет в Сансару, сегодня после заката должен прибыть поезд, приходи заранее… Билет куда! Услуга за услугу, Жак Новацки… Он здесь правда есть. В Сансару. Сансару, которой не существует… Скажи, что я сейчас сплю, — золотистый билет, вынутый со дна конверта, трепещет на ветру, как осенний лист.

— Существует Сансара, еще бы ей не существовать, а вот ты скоро перестанешь. Тебе, Феликс, конец, — торжественно объявляет Странник.

Я растерянно перечитываю письмо уже про себя, путая слова, строки, никак не могу уловить ускользающую суть. Три года назад Жак Новацки спас мне жизнь, а теперь мне надо заплатить… тоже жизнью Нет, обсудим при встрече, пишет он. В Сансаре. Безумие.

— Как конец — спрашиваю в пустоту.
— Конец, крышка, хана, кирдык, бестелесное существование среди миллиардов звезд. Как же я тебе… — он затягивается трубкой и выдыхает облако дыма, — …завидую.

Источник