Я так давно тут один, что почти верю, подобно древним людям, будто над Планетой купол с лампочками-светлячками, а не бесконечный космос. Однажды я залез на самую высокую гору и попытался пальцами ухватиться за этот смоляной бархат небес, но схватил лишь пустоту и отчаяние.
Тот, кто дал мне возможность чувствовать, был чёртовым монстром…
Всё, чем заполнена моя жизнь, ― процесс терраформирования.
Я поднимаюсь с тахты на рассвете. Пять минут стою под сканерами, делаю проверку жизнеобеспечения. Датчик сигнализирует о замыкании за правым ухом: могу ослепнуть или оглохнуть. Починить себя полностью ― пропустить часть рутины, и я пускаю короткий импульс лазера, припаивая отслоившуюся связку волокон. На мгновение всё вокруг расплывается.
Спускаюсь в теплицу. Снимаю показания датчиков давления, температуры, освещённости. Кислород: 21%. Углекислый газ: 0.05%. В дендрарии необходимо проредить молодняк.
Обход лаборатории ― полчаса. У Эллисон я стою минуту сорок: ровно столько занимает подготовленная пятнадцать лет назад речь. Я люблю Эллисон даже такую.
Надеваю скафандр, выхожу наружу.
Первые укоренившиеся на Планете растения похожи на артритные пальцы, скрюченные от старости: шишковатые стволы и маленькие толстые ногти-листочки. Осматриваю первый ряд: плюс по почке на каждом за ночь, хорошо.
В водоёме неподалёку беру пробы воды и замечаю тонкую плёнку ряски посередине. Вызывает умиление. Наверное, что-то такое чувствуют матери, когда их дитя делает первый шаг.
Показатели атмосферы далеки от идеальных, но каждый день на несколько сотых процента ближе к ним. Ещё пару лет, и я смогу выпустить первых мальков, а ещё через сто здесь смогут жить люди.
Обход второй и третьей теплицы ― ещё три часа. У каждой останавливаюсь на минуту поболтать с Дени, а потом с Терри.
У бытовки в поле, толщу которого рыхлят червеподобные машины, обогащая грунт минералами, стоит Этьен. Поправляю на нём покосившуюся фуражку, утираю песчаные слёзы с заполированного ветрами черепа.
― Плохо выглядишь дружище, ― исторгаю я и привычно отмечаю, как глупо звучит голос посреди постоянной тишины. ― Как думаешь, будет гроза
Этьен не отвечает, но я уже вижу, что на горизонте черно и время от времени сверкает. Если бы атмосфера состояла не из двуокиси углерода, я бы услышал гром. Верю, что в будущем услышу его не раз.
Тонкая оранжевая полоса прочерчивает небо на западе и скрывается за холмом, на секунду осветив его красным. Так не должно быть, этого нет в плане дня. Значит, они наконец-то приехали. Наши сменщики.
Залезаю в мобиль. По одному припарковано у каждого здания на Планете, я ни разу не использовал их, но знания об управлении вшиты в мой мозг, как и все остальные. Пыль поднимается столбом, пока я за две минуты пересекаю поле.
Женщина в капсуле бледна, сучит руками, будто убирает с шлема паутину. Я понимаю, что шлем повреждён и она просто задыхается.
― Как давно ты выбралась
Я не рассчитываю на ответ, я хочу, чтобы она отвлеклась и перестала мне мешать, ведь у меня всего триста секунд, чтобы довезти её до лаборатории.
― Почему ты одна
Кожные покровы на лице женщины синеют, глаза закатываются. Ничего, мы почти добрались.
Выгружаю её в третью теплицу ― она ближе всего. Нас накрывает буря.
Грозы на Планете сухи и пыльны. Фильтры вытяжек жалобно свистят под напором ветра. Я не переживаю, знаю, что выдержат. Пятнадцать лет одно и то же.
Она приходит в себя резко, с криком, запутывается рукой в лиане, тянет ту на себя. Приходится вмешаться и спасти столь дорогой экземпляр от внезапной угрозы: лиана свисает с ядовитой для человека церберии.
― Где я Пить.
Протягиваю женщине свёрнутый кульком лист банана с технической водой:
― Пей осторожно, она с примесями, аналог дождевой. Ваша, человеческая вода синтезируется только в жилблоке.
― Где я ― повторяет она свой вопрос, напившись.
― Третья теплица. Снаружи буря, идти нельзя.
― Эта планета необитаема.
― Как видишь, не совсем.
― Ты… ― смотрит на меня изучающе, ― ты не человек.
Впервые я не знаю, что ответить. Не нахожу ничего лучше, чем подобрать снятые с женщины шлем и скафандр и начать складывать пирамидкой.
― Я катапультировалась скорее на автомате, единственная экзопланета поблизости, не думала, что будет шанс спастись. Я Натали. Натали Ройзман. На торговое судно, где я работала пилотом, напали. Вообще, эта область далека от торговых маршрутов, мы промахнулись с гиперпрыжком.
― Гиперпрыжком ― удивляюсь я, оставляя в покое одежду.
Она меняется в лице и становится сосредоточенной:
― Сколько лет ты тут..
― Адам.
― Сколько лет ты тут, Адам
― Шестнадцать.
― Кто послал вас сюда
― Наша экспедиция отправилась на Планету по приказу президента США для подготовки процесса терраформирования.
― Бред, ― выдыхает Натали Ройзман, я чувствую неловкость. ― США не существует уже полсотни лет.
Что-то щёлкает внутри моей головы и вокруг темнеет.
― Адам! Адам! ― кричит Натали Ройзман, я слышу её голос как сквозь землю. Сквозь толщу сырой, чёрной, жирной земли. Потом понимаю, что утренней пайки не хватило, отказывает слуховой модуль, видимо, зацепив и зрительный. Нахожу за ухом оплавленную точку и раздираю пальцами. Анатомия выучена на практике ― я почти пересобирал сам себя однажды, накосячив в электрическом щитке. Нащупываю нужный узел и с усилием смыкаю контакты. Мир озаряется светом и женским голосом.
Когда мы выходим из теплицы я знакомлю Натали Ройзман с Терри. Она холодно здоровается с ним, оглядывается по сторонам. Справа у второй теплицы стоит Дени, я машу ему рукой, Натали Ройзман кивает.
― Давно они мертвы, Адам ― спрашивает она, когда я привожу её в жилблок, усаживаю за стол и начинаю готовить консервы.
― Я. Я не помню. Они были мертвы все шестнадцать лет.
― Адам, ― в её голосе снисходительность, я слышал такую в обращении к Форресту Гампу, ― ты не можешь быть здесь шестнадцать лет, что-то не так. Ваша миссия забыта, вы забыты, даже страны, которая снарядила экспедицию на Планету, уже нет. Если бы я могла вернуться к капсуле… Там есть ретранслятор, можно попробовать связаться с моей базой. Тут есть запасные скафандры Их скафандры
― Есть, ― отвечаю я и ставлю тарелку с тушёной крупой и белковой смесью перед ней.
Пока Натали Ройзман жадно ест, я рассказываю ей о Планете.
О том, как много над нею звёзд ― целое искрящееся море.
О том, как много на ней песка ― какие бушуют бури.
О том, что в прудах уже скоро можно будет заводить мальков ― первыми я запущу японских карпов.
О том, что в криокамерах тысячи эмбрионов и яиц, которые через каких-то тридцать лет можно будет помещать в инкубационные камеры, ― есть даже львы и тигры, удалось выделить ДНК.
― Здорово, Адам. А что было до вашего прибытия, ты помнишь
Я не помню.
― Мой первый день на Планете начался с боли. Я едва сумел добраться до медблока: пустого, обесточенного, занесённого песком через открытые двери. Вколол себе нейромедиатор и для надёжности электролит. Когда я пришёл в себя, то отправился на поиски команды. Нашёл их неподалёку от второй теплицы. Сваленных в кучу, без скафандров, костями наружу. Я не знаю, что произошло. Я восстановил выработку электроэнергии за пару дней, к этому моменту все растения были мертвы. Данные компьютеров откатились на ноль ― как будто мы только приехали.
― И ты решил, что это так и есть
― Я машина, Натали Ройзман. Я могу опираться только на факты.
Она промолчала. Да и не надо было ей что-то говорить, я сам уже понял, как ошибался. Что-то убило нашу экспедицию пятнадцать лет назад, и мне пришлось начинать всё с нуля.
Натали Ройзман разместилась в комнате Эллисон. Эллисон не возражала. На следующий день я согласился довезти Натали Ройзман до спасательной капсулы в обмен на помощь в теплицах. Вечером мы смотрели старые земные фильмы. Натали Ройзман постоянно останавливала файлы и обсуждала увиденное, и каждая из затёртых до дыр лент играла новыми красками.
― Я видела столько зелени лишь на картинках. ― Она утирает лицо перепачканными ладонями и чихает. ― Земля сейчас больше похожа на пустыню, её используют как склад радиоактивных отходов.
― А где же ты живёшь
― На Марсе, но там тоже не лучше. Я слышала, что в других галактиках повеселее. С тех пор, как человечество приняли в Торговый Союз, я мечтаю переехать куда-нибудь далеко, на планету с более благоприятным климатом.
Натали Ройзман вдруг замолкает, и я вижу печаль на её лице.
― Адам, ты же понимаешь, что это уже никому не нужно Эта планета, эти теплицы…
Мои глазные модули словно жжёт изнутри, я не отвечаю, лишь остервенело прорежаю сурепку.
Как и надеялась Натали Ройзман, её начальство приняло вызов ретранслятора в капсуле. Низкий мужской голос сообщил, что они отследили капсулу по маячку, но не думали, что кто-то выжил. Спасательный корабль обещали через семьдесят два часа по меркам Планеты.
В назначенный день Натали Ройзман волнуется. Она отказывается помогать и говорит мне не заморачиваться тоже:
― На Марсе ты легко сможешь устроиться на работу. Андроидов у нас мало, но практически все заняты делом. ― Натали Ройзман улыбается. ― Знаешь, не ужасы киберпанка.
― Я должен контролировать теплицы и поля, я делаю это каждый день шестнадцать… Не знаю, сколько уже лет подряд. Но спасибо, что беспокоишься.
― Адам, поехали, правда. Хочешь, я поговорю с боссом и попрошу за тебя
― Поговорим, когда они прибудут, ― перебиваю я её и надеваю шлем.
Я настраиваю полив в первой теплице и думаю о Марсе. О людях. Об обществе, которому могу быть полезен. Сегодня не говорю с экипажем ― я же не сошёл с ума. Или сошёл, раз продолжаю цепляться за эту никому не нужную программу терраформирования Пикирую помидоры в третьей теплице и думаю о других планетах. Других мирах, открывшихся человечеству. Может, моё предназначение ещё ждёт меня там
Земля вибрирует, когда над лабораторией зависает, а потом медленно опускается на площадку транспортировочный шаттл. Я провожаю Натали Ройзман к нему, она почему-то держит меня под руку.
Из люка выглядывает высокая фигура с оружием наперевес, осматривает нас, потом машет рукой.
― Готов ― звучит в рации голос Натали Ройзман.
― Лети, ― отвечаю я. ― Буду ждать тебя здесь. Я должен остаться тут, на Планете.
Планете, которая когда-нибудь оживёт.