Истории из жизни реальных людей
Мне довелось походить в море в 92-94 годах прошлого века. Звучит странновато, но это так. И мне тут вспомнились люди, у которых с морем особые отношения. Я то там был, совершенно, случайным человеком и при любых других обстоятельствах, никогда бы в море не попал. Но, в начале 90-х, можно и в космос было быстренько слетать, и ядерную ракету продать, при желании.
Рыбмастер был у нас. Янка звали. Вот он как раз из той когорты. Он был крайне неприятным человеком. Я не знаю никого, кто бы о нём отзывался хорошо. Он такой всё время, как дребезжащая гитарная струна. Всегда на взводе, желваки всегда в движении и даже когда он улыбался, делал это крайне нервно. Даже если ситуация, совершенно, не подразумевала каких бы то ни было эмоций, он излучал какой-то негатив. Ну, есть такой тип людей.
И вот, однажды, я как молодой и бестолковый, решил залезть на мачту. Поднялся на верхнюю палубу, где натянутые стальные тросы свистели на ветру. Там были стоки для дождевой воды, валялся какой-то брезент, ну и стояла стройной юной барышней, белоснежная мачта с приваренными к ней ступеньками. И мне приспичило, как Роберту Гранту, залезть и поорать на ветер, чтоб слёзы текли по уголкам глаз. Не получилось. Место «юного романтика» было занято. Тем самым Янкой. Нет, он, конечно, не сидел на мачте и не орал «Эге-гей», как планировал я. Он стоял опёршись спиной о мачту и для стабильности подогнул ногу. В море быстро привыкаешь занимать более устойчивые комбинации расположения тела в природе, ибо качает, постоянно. Я так, до сих пор, сплю крабом. Не качает уже 25 лет, но если вдруг, то я готов.
Я, когда увидел его, для начала испугался, уже по привычке, а потом присел на корточки за фальшбортом. В другой ситуации, я бы постарался уйти незамеченным, но что-то в его взгляде меня аж проняло. Я первый раз увидел его совершенно расслабленным, с такой лёгкой ухмылкой на лице. Вовсе не злой, а с такой многозначительной. Было ощущение, что он разговаривает с морем, ветром, с айсбергами и им друг с другом очень комфортно. У него было сильно обветренное лицо от постоянных ветров, но оно впервые не выражало никакой злости. Он вдыхал солёный воздух глубоко, полной грудью, и смотрел куда-то в эту бесконечно синюю даль. Эта любовь, однозначно, была взаимной и мне этого точно не понять.
Капитан. С этим, вообще, история странная. Я его впервые увидел через два месяца!!! после начала рейса. Безусловно, он был профессионалом. Море не терпит любителей, посему если ты уже дослужился до капитанского мостика, то это точно неслучайно. Мы ходили на такой галоше, что странно как мы вернулись-то, вообще. Не откуда-нибудь вернулись. Мы дошли до западного берега Гренландии и забрались аж за полярный круг. Туда на приличных то пароходах никто не ходит. Там айсберги курсируют, как маршрутки.
Стоим на якоре. Сплю. Вдруг, судно медленно накренивается и раздаётся такой скрежет, что пару раз было ощущение, что у меня очень быстро растут седые волосы. Никогда не страдал отсутствием образной впечатлительности, но там и талантами обладать не надо было. Заводили двигатель нашей ржавой шарманки и бочком-бочком уступали место этим многотонным хозяевам местных водных пустынь.
Ещё и радостно так, помню, капитан доложил, что мы как раз проходим по тому месту, где Титаник успешно затонул. Умел поддержать, ага. Мне 18 лет, до дома каких-то несчастных 5000 километров, качает так, что иногда свои же пятки видно, эти ледяные девятиэтажки кругом… А «Они» шутить изволили.
И вот, как раз на моей вахте, (а все «жопы» происходили исключительно, только на моей вахте), вдруг, вырубается весь свет, и наступает подозрительная тишина. В общем, двигатель встал. Мало того, чтобы уже наверняка всё было в лучших традициях, не завёлся запасной двигатель, как-то он там «динамка» назывался, вроде. Да какая разница как он назывался, если всё равно не завёлся! И на судне осталось единственное место, которое светилось в ночи, луч света в тёмном царстве, можно сказать — это компас на штурвале. А я напоминаю, что на руле стоял я.
Помимо того, что судно было далеко не первой, да и, чего греха таить, не второй свежести, так оно ещё и стало неуправляемым. Нас медленно повернуло бортом к волне и кренило так, что я висел на руле, не касаясь палубы. Сначала в одно сторону, потом в другую. То есть скучно мне не было, совершенно. По уставу, я не имел права отпускать руль, чем я все эти 40 минут и занимался. Вот в этот то момент я и понял, что такое капитан. Он влетел в рубку, связь естественно тоже не работала, и на хорошем русском языке, громко и чётко, я бы сказал изысканно, хвалил машинное отделение в эту странную трубу, которая уходила туда к механикам. Интересно, что ничего не было видно, но я прям кожей ощущал наэлектризованность в воздухе. Туда-сюда бегал штурман, дублировал команды капитана. Кто-то ещё влетел в рубку из комсостава, я не помню кто, но от него исходили панические флюиды. Но что мне запомнилось, так это чувство абсолютной уверенности в каждой букве сказанной капитаном. Какое-то металлическое спокойствие и хладнокровие. Да он кричал, но в этом не было ни грамма паникёрства, никакой истерики.
Когда, наконец-то, снова запустилась машина и мы выровнялись, я обратил внимание на то, что все кто был в рубке, были насквозь мокрые от пота и в глазах отображался дикий ужас. Капитан стоял на крыле мостика и на его лице было святое спокойствие и невозмутимость. Он так причмокнул, мол, «не таких обламывали» и пошёл спать.
Боцман так, вообще, если бы не умер, мог бы сниматься в кино. Он был хромой, без глаза, в общем, готовый «Джон Сильвер». Уж он то и понюшку табака с морем разделил и не один пуд соли с ним съел. И всё таки, мне казалось какой-то уж напускной бравадой его это — «Я без моря жить не могу. Я без него умру». Мы вернулись из последнего, для этого судна, рейса домой. А через две недели, я узнал, что он умер. И это не тот случай, когда «от тоски» говорится для красного словца. Они были единым целым. Их разделили и он ушёл.
Таких людей крайне мало, кто даже будучи на берегу, являются продолжением моря. Мне повезло таких повидать. За что судьбе — низкий поклон.
© langovoy