По образованию я — военный переводчик. Служебное время проводил

в Ливии в 1991-19992 годах. Ну и, ессно, каждому вновь переводящему
с басурманского на русский в Ливии, эту историю рассказывали.
Так сказать ливийские хроники.
Давно это было. В далеком 1986. Когда янки Ливию бомбили. В самой
Ливии, ежели кто не знает, сухой закон. Но нет на это земле места,
где бы русский не нашел что выпить. Ну наши и гнали. И пили его
от души да еще и баклажанам впаривали. По пять баксов за литр, тем
самым откровенно надругаясь над ливийским законодательством. И вот
однажды, в ливийском городе Сирт,под расписанную пулю, наши военные
специалисты, пэвэошники, накушались в лоскуты. На работу к семи утра.
А закончили в районе шести. В общем сели в «уазики» и покатили на
работу на полигон. Самый все еще пьяный, ну скажем Петрович, сказал:
«Мужики, прикройте, пойду спать в самую дальнюю кабину». Кабина — это
такой вагончик со всякими локаторами и небольшим диванчиком. Ну, без
проблем, Петровича отпустили. Часов в девять янки сообщили на общей
волне, мол, русские валите на хер домой, мы счас бонбы кидать начнем.
Наши на радостях тут же свалили и дома продолжили. Часов в шесть вечера
кого-то пробило:»А Петрович!!!» Бля… По машинам и ломанулись назад,
на полигон. Это километров 60. Приехали… Разбомблено все! Хмель
сошел. Страшные картины в голове. Первые, еще не озвученные отмазки
перед начальством и вдовой с сиротами. И вдруг… Та самая дальняя
кабина, где Петрович спал-целая. ОДНА! Из тридцати. На крыльце кабины
сидит наш болезный и воет в голос. Забрали, отпоили. Отошел. И расскзал
со своей стороны. Поспав как следует, вышел Петрович на солнышко.
Потянулся, глаза открыл и… «Ёб твою мать!»-заорал в полный голос.
Полигон стерт с лица земли. Совсем. Обломки, осколки и никого больше.
Умерли все. И ливийцы, и, главное, свои, русские друзья. И не менее
главное, куда и как идти. Полигон в пустне, где-то очень близко
к ее центру. И что начальству говорить. Почему все погибли, а он нет.
И как с женами погибших общаться, что детям отцов сказать. Сел тогда
Петрович на ступеньки кабины и завыл с тоски смертной в голос. И выл,
как мы уже знаем, до приезда своих друзей. Пить от этого, конечно,
меньше не стали. Но пили уже с оглядкой.

Источник