Истории из жизни реальных людей
Раньше я жил в Перми и думал: «Вот ведь, живу в Перми, а мог бы в Москве…» И вздыхал. А сейчас я живу в Москве и думаю: «Вот ведь, живу в Москве, а мог бы в Перми…» И тоже вздыхаю. Но это не оттого, что хорошо там, где меня нет, хотя мои бывшие девушки с этим бы не согласились, это оттого, что я сентиментален. И чем старше я становлюсь, тем сентиментальнее я весь. Во всяком случае, по отношению к Перми, где я пережил такие страсти, получил такой опыт, после которого можно уже и не жить, потому что в сравнении с ним всë на свете кажется пресным, скучным, малокровным. Поэтому мне трудно не смотреть назад, трудно не писать о своем прошлом, трудно не топтаться на месте, трудно изменяться. «Изменяться» для меня — это не про изменения, это про измену, предательство тех, кто шел со мной, но не дошел, кто уже не сможет рассказать о себе никому и никогда, а я смогу, но должен ли, а если должен, то правильно ли я чувствую, что должен, не заблудился ли я, живя среди призраков, в известном смысле, на кладбище, самом сентиментальном месте на земле, которое только нельзя выдумать. Бывает у вас такое, что вдруг прошлое приснится У меня бывает. Правда, мне не картинки снятся, а чувство, огромное такое чувство вины, но во сне я почему-то хорошо понимаю, что вина эта о моем прошлом.
У меня была подруга Таня. Я об этом никому не рассказывал. Я и сейчас не хочу рассказывать, просто это во мне сидит, как метровая заноза, а занозы надо вытаскивать, иначе сгниешь, а я и гнию. Мы с Таней подружились детьми еще, мне девять лет было, а ей, соответственно, семь. Мы с ней на велосипедах катались и на Каму шастали купаться. Я вдоль берега ходил и камушки ей красивые искал, она их собирала. А еще мы в чупа-кепсы играли и рыскали по Пролетарке в поисках «чебурашек» — это бутылки такие, которые в стеклотару можно сдавать и на вырученные деньги брать кассеты в видеопрокате, например, «Красотку» с Джулией Робертс и Ричардом Гиром, чтоб она мечтала стать вот такой проституткой, а я вот таким миллионером. А, потом, знаете, вмешалось время. Если б время действительно было Хроносом, а Хронос — божественным мужиком, я бы этого мужика избил. Возможно, даже ногами. Понимаете, когда тебе девять, а ей семь, всë хорошо. А когда тебе четырнадцать, а ей двенадцать — ничего хорошего. Есть такая пыльная метафор, мол, время — это бурная река. Так вот. Если всë так, то нас с Таней течением по разным берегам разнесло, и мы на тех берегах стали жить свои жизни, не думая даже перебраться в брод или отыскать мост. Нечем нам тогда было думать, не ощутили мы потери. Мы еще даже не собирались всë потерять. Короче, нас развело время, а свел его дух, потому что появление в Перми китайских синтетических наркотиков под названием «соли» было вполне в духе того времени. Они поначалу не входили в перечень запрещенных веществ и поэтому их в открытую на Центральном рынке в киоске возле остановки продавали. Как, типа, соли для ванн. А пока власти раскачались и наркотик этот запретили, народ уже подсел. «Соли» эти всех без исключения расчеловечивали. Употребив их, человек невыносимо хотел секса, так хотел, что даже пол партнёра не имел уже значения. Я тогда боксом занимался, ну и вообще не склонен был.
А Таня как-то склонилась. Не то что бы она в них растворилась, никто так не думает — пойду в чем-нибудь растворюсь. Скорее, это они растворили ее в себе. Знаете, во мне такое есть — себя спасти не могу, но другого, особенно девушку, спасти постараюсь. А главное, умом понимаю, что никого ты не спасешь, если человек сам того не хочет, но ум мой почти всегда проигрывал чему-то… Можно назвать это сердцем, можно душой, но это все равно что промолчать. Короче, я решил спасти Таню. Не знаю. Может, я детство свое так спасал, светлый его образ, может, любил, а может, хотел власть выказать, крутость свою, как же, такой уважаемый человек. Выказал. Жестко поговорил с Таней, с ее родителями, нашел ей реабилитационный центр, оплатил, отвез, сдал с рук на руки. Неделя прошла. Иду по Пролетарке, подходит ко мне Крупп. Таня, говорит, твоя, прямо сейчас в притоне на Докучайке колется. Я — туда. Крупп со мной, верный человек. Зашли. Полная квартира солевых. Где, спрашиваю, Таня А мне отвечают — в ванной твоя Таня, крови остатки с пяти шприцов в один слила и заперлась там. Избей, говорю, их всех, Крупп, не жалей. А сам в ванную пошел и дверь нахуй выломал. А Таня голая на машине стиральной сидит и иглой в вене ковыряется. А на ляжке сперма засохшая. Шприц, говорю, отдай. Нет, говорит, уйди. Не ушел. Полез забирать. Таня взбесилась. Завязалась безобразная борьба. Я ее пытался схватить за запястья, я не мог ее просто вырубить кулаком, это ведь Таня. А Таня воткнул шприц мне в грудь, замерла, испугалась, села и заплакала. А я шприц достал, сел рядом и сам чуть не заплакал. А Таня сквозь слезы говорит, что не может их бросить, что они ей по ночам снятся, что у нее шкура буграми, ходит, что это конец, Пашенька, что не любит она меня, что всë. А я туалетной бумаги кусок оторвал, смочил и давай сперму с ее ноги оттирать, вот так.
Через месяц я заболел гепатитом С и долго от него лечился в страшным мучениях, но нашел в себе силы уговорить Таню поехать еще в один ребцентр, только она снова оттуда сбежала. Таня уже болела ВИЧем. На отходах, когда заканчивались наркотики, она приходила ко мне, но не чтобы попросить денег, а чтобы лежать в кольце моих рук, как бы спрятавшись от мира, а может, и от самой себя, от той Тани, которой она нечаянно стала. Я видел, как она тает, как деформируется ее тело, лицо, душа, как угасает ее когда-то острый ум. Однажды я почувствовал, что счет ее жизни пошел на недели. Есть ли на земле такое место, думал я, где Таня не сможет достать наркотики, откуда она не сможет сбежать К сожалению или к счастью, собственно, об этом и рассказ, такое место было. Единственное место в своем роде. Женская исправительная колония. Зона. В ту пору я вел жизнь профессионального преступника, имел связи среди оперативников угро и рядовых участковых. Это было чудовищно, но осуществимо. Понимаете, русская зона, это ведь… это… Я до сих пор спрашиваю себя, был ли у меня выбор. Иногда я отвечаю — нет, иногда — да.
Когда Таня пришла ко мне в очередной раз и уснула после бутылки коньяка, я положил в потайной кармашек ее сумочки полтора грамма солей, а потом позвонил с кухни. Провожая ее, я поцеловал Таню в губы и крепко-крепко обнял, а она так на меня посмотрела, как… Как раненое животное. Так старые кошки смотрят на хозяев, собираясь уходить умирать в одиночестве. Таню арестовали возле ее подъезда. Я был на суде. Ее приговорил к двум годам колонии общего режима. Позже я узнаю, что их зона возьмет подряд на пошив формы для росгвардии и зэчек заставят работать по двенадцать часов в день без выходных. Две из них покончат с собой, протиснувшись в форточки и спрыгнув с третьего производственного этажа. Таня будет курить на улице, когда на асфальт упадет первая. Знаешь, скажет она мне потом, у Нади раскололся череп и мозги выплеснулись наружу, я всегда думала, что они серые, вещество же серое, а они на самом деле розовые. Розовые, прикинь Через год отсидки Таня найдет мел и начертет в локалке «классики», чтобы попрыгать. Любые игры в колониях приравниваются к азартным. Так Таня загремела на десять дней в ШИЗО. Сидела в бетонном мешке в одних трусиках, халате и тапочках. Не получала терапию от ВИЧа. По утрам ее обливали холодной водой из ведра. Таня перегрызла себе вены и уехала на больничку. Больше ее особо не трогали.
Встречать Таню из зоны я приехал на белом лимузине. Это было невероятно пошло, но мне почему-то хотелось такой штыковой пошлости. В салоне стоял ящик шампанского. Я купил Тане дорогое платье, а сам вырядился в идиотский смокинг. Таня села в машину. Я посмотрел ей в глаза и открыл было рот, чтоб рассказать ей правду. Все мы заслужили хотя бы правды.
— Паша, не надо. Я знаю, что это ты меня посадил.
Я воззрился.
— Я два года об этом думала. У меня не было наркотиков, я была только у тебя, меня ждали. Но дело даже не в этом. Только ты достаточно умен и мотивирован, чтобы сделать со мной такое.
— Таня, я…
— Знаешь, чего в тебе никто не замечает Ты невероятно жестокий человек. Но ты все сделал правильно, я не хочу больше колоться. Я вообще больше ничего не хочу. Понимаешь, там во мне что-то умерло. Не знаю что, но что-то очень важное. Я никогда не смогу быть с тобой. Я доеду на автобусе.
Я молчал. Что тут скажешь Таня уехала. Я напился шампанским в клятом лимузине. Уже десять лет Таня не употребляет, даже не пьет. Работает кондуктором, вышла замуж, родила ребенка, сидит на терапии от ВИЧа. А я думаю, я часто думаю… Да нихрена я уже не думаю. Я просто хочу, чтоб мне это больше не снилось. Я жить хочу.
Павел Селуков